Видимость

Джулия!.. Как описать тебя? В моей палитре не хватит красок...

Мы в вагоне метро. Я, обессиленная, поспешила сесть на свободное место, затем спохватилась, но ты беспечно машешь пухлой ручкой — "Я не хочу, мне же скоро выходить. Подержишь?" — на колени мне плюхается футляр с валторной.

Может, описать тебя в графике?.. На фоне темного окна в вагоне — твоя фигура, и нежный пушок на твоих руках — словно ореол. В тебе нет резких линий — все струится-переливается, мягко, плавно. Тебя окликают, и ты поворачиваешь голову — быстро, чтобы взлетели восхитительные кудри и тяжело упали на плечи. Вновь обращаешь ко мне прелестное круглое личико. Улыбаешься, не разжимая губ, чтобы на твоих щеках появились ямочки — как при игре на валторне.

Глаза Джулии... нет, здесь графикой не обойтись! Большие, прекрасные глаза, серо-зеленые, с рисунком на радужке, прихотливым и изящным, как орнаменты в стиле модерн. Глаза, радостно распахнутые на мир, жадно и ревниво ловящие всё необычное.

Джулия!..

* * *

Приход Джулии в "Альбу"^[1] был похож на падение камешка в безмятежную воду. В погожий майский день она вошла в репетиционный зал — движения скорые, озорная улыбка — и вмиг очаровала всех. Когда ее увидел мистер Дойл, наш директор, я — клянусь! — почувствовала, как у него перехватило дыхание. Девушек у нас было мало, и никто из них не производил такого впечатления, как Джулия. Она казалась полнокровной — вот точное слово. Её энергия и жизнелюбие были удивительны. Казалось, ей незнакомы ни горести, ни болезни. Невозможно было думать о плохом, глядя на нее.

Джулия любит русских писателей и может выговорить "Достоевский" почти без запинки. Пользуясь долгой дорогой на репетицию, в метро она часто читает, склонясь над книгой так низко, что ее густые каштановые волосы ложатся на страницы книги.

Сама Джулия пишет стихи. Ловко, метко и остроумно. Она называет их графоманством, но личико ее предательски рдеет, когда она слышит похвалы своим стихам. Во время очередного перерыва между заездами ^[2]Джулия, придерживая свой пульт рукой и пользуясь им как столиком, быстро пишет что-то. Оказывается, ее осенило вдохновение, и она творит, забыв обо всем на свете.

Иногда кажется, что пульт нужен ей только для этого. Почти все свои партии Джулия играет по памяти. Говорит, что так привыкла.

На выходные Джулия едет к родителям в Дорсет. В понедельник спрашиваю:

— Что делала дома?

— Стригла собак! — смеется она.

Три часа дороги туда и столько же обратно — чтобы постричь своих собак, по которым она так скучает в Лондоне!..

* * *

Был тихий осенний вечер, и оркестр репетировал концерт Фиалы, который мы начали разучивать в прошлый раз. Это была первая по-настоящему трудная вещь за последние полгода. Все мы почти не отводили взгляда от нот.

Даже сидя в самом центре тяжелой меди, окруженная плотной стеной звука, я не могла не услышать донесшейся вдруг нестройности валторн.

Игра остановлена, и в течение нескольких секунд в тишине слышно шуршание нотных страниц и злобное шипение концертмейстера.

Вновь зазвучал оркестр, и буквально через десять тактов — опять спотыкается валторна.

Одна.

Молчание.

Голос, негромкий, как звук коротко стегнувшего хлыста:

— Третья валторна!

Маэстро был в ярости. Иначе он сказал бы: "Джулия".

* * *

Из дирижерской Джулия вышла белее мела. Мы ждали ее в коридоре и, увидев, расступились, не проронив в первые секунды ни звука, настолько эта Джулия была не похожа на ту, которую мы знали. Странно и страшно было видеть, как эти прекрасные глаза беспомощно обводят нас, одного за другим, постепенно наполняясь слезами и словно становясь еще больше, чем обычно. Наконец Зара, сердце "Альбы", отделилась от остальных, чтобы принять на себя поток безудержных рыданий. Порывисто обняв ее и уткнувшись лицом в ее плечо, Джулия выпустила из рук свою сумку, и та упала на пол. Я стояла ближе всех и, шагнув, начала подбирать рассыпавшееся по полу нехитрое содержимое: карандаши... косметику... расческу... продолговатый твердый футляр вроде пенала. Повинуясь непонятному порыву, я раскрыла его.

В футляре, обитом изнутри бархатом, лежали очки. Простые очки в скромной коричневой оправе.

С трудом сглатывая внезапно подступивший комок в горле, трогаю Джулию за плечо, до сих пор мелко вздрагивающую от рыданий.

— Джулия... Джулия... вот... они не разбились.